Серия Divinitas

С благодарностью

посвящается другу Дракону

Уту не хотелось идти к этой самоуверенной выскочке Жестокосердной. Она никто. Ведьма, обретшая знания и силу.

Вопрос в том, как обретшая? Откуда взялась эта богиня-выскочка, посмевшая забирать души себе,  посмевшая превращать людей в демонов? Откуда берутся боги, старый и, увы, уже немощный для бога Уту не знал. Зато он видел, как они умирают. Видел не раз. Умирали быстро и стремительно или мучительно и медленно, подобно ему, продлевая агонию на столетия. Но самая первая виденная им смерть навсегда с немыслимой яркостью врезалась в память.

Он тогда ещё разгуливал по небу от горы к горе. Эта длительная прогулка-обязанность была бы удручающе скучной, если бы не люди, за ними всегда интересно было наблюдать.

Дикие кочевники вторглись на земли его народа,  народа, верившего в Уту, его братьев, сестёр и прочих обитателей многочисленного, но на удивление мирного и, как сейчас сказали бы, просвещённого пантеона. Кочевники, как голодные звери, напали на деревню, перебили защитников и захватили небогатую добычу. Урожай ещё не поспел, и особо поживиться было нечем, но дикарей гнал голод. Это не был военный поход: они тащили с собой своих послушных жён и молчаливых детей. Несмотря на совершённые кочевниками злодеяния, Уту им посочувствовал – их вели нужда и отчаяние. Послав Бунене с сообщением о происшедшем и призывом к возмездию, он всё же дал дикарям шанс.

Их богиня-покровительница сидела в грубо вытесанной статуе в половину человеческого роста. Кочевники тащили её с собой, что ещё раз подтверждало – дела их плохи. Старая баба вышла из камня и неприветливо зыркнула на расфуфыренного, по её меркам, мужчину.

– Придёт много воинов и они перебьют твоих дикарей, – разглядывая старуху, словно редкий товар на ярмарке, сообщил Уту. Та на мгновение сникла: безысходность и тоска читались во взгляде, обращённом за спину сияющему богу.

– Вас поляжет больше! – вдруг зло произнесла она. – Мой народ – смелые и умелые воины!

– Может быть, – терпеливо произнес Уту, – но они полягут все. Одна деревня – ещё не страна. Вам здесь не жить. – А потом уточнил. – После убийства и разграбления, учинённых вами. Почему вы не пришли с миром? – поинтересовался он.

Старуха как-то горько глянула на него.

– С миром? Нам нечего предложить. Стадо умерло. Ни единой головы не осталось. А пахать землю мой народ не умеет. Мы не земляные черви! – вновь зло произнесла она.

– Что не изменяется, то умирает, – несколько спесиво изрёк Уту. – Если успеете отойти за реку и скрыться в горах, то останетесь живы.

–  В горах? В этих голых скалах, полных нечисти и хищников? Ты смеёшься, сияющий?

Уту наскучила эта беседа.

– Я твоё стадо не травил и, думаю, никто из моих родных к этому не причастен. А твои дикари убили наших землепашцев, как обезумевшие от голода волки режут молочного ягнёнка, который им на один укус. Не жди, что пастухи простят такое.

Старуха устало посмотрела на него.

– Я услышала тебя, сияющий, – буркнула она и ушла в камень.

Два дня ушло на сбор отряда и на то, чтобы дойти до кочевников. Те могли скрыться на своих лошадях, но предпочли дать бой. Самоуверенные и отчаянные. Воины были предупреждены о стрелах, на них была броня, и они несли щиты. Сам Нинурта шёл с ними.

Старая ведьма-жрица, как две капли воды похожая на свою богиню, затянула напев, наполняя силой свою хозяйку, вселяя отвагу в сердца воинов-волков. Но рёв Нинурты, рёв разъяренного быка, готового насадить на рога любого, перекрыл и сбил напев, и пришедшие воины вторили своему божеству.

Бой был яростным: кочевникам нечего было терять, воины же отстаивали свою землю и мстили за своих мертвецов.

Волки и волкодавы. И яростный бык-хлебопашец над ними, рёвом своим пугавший волков и подбадривавший собак.

Когда кто-то ударил старуху-жрицу по горлу мечом, раздался полный боли и горя крик, слышимый лишь богами. Кочевники дрогнули в сердце своём, почуяв беду. Нинурта послал своего любимца на поиски статуи. Огромный детина быстро сообразил, у кого она, и, поддерживаемый своими друзьями, вступил в бой с предводителем чужаков. Победный клич воина слился с воплем омерзения и отчаяния, будто женщину брали против её воли. Детина тащил статую, как тащат пленницу. Кочевники попытались её отбить, но не тут-то было. Нинурта заставил свою пленницу смотреть на смерть её народа. Дикарей убивали под тихое старушечье причитание и всхлипы.

Уту стало мерзко, но уйти он не мог. Перебили всех, даже детей. А после любимец Нинурты взял тяжёлый боевой молот и одним ударом раздробил статую.

Еле слышный выдох… И тишина.

Люди выкрикивали имя Нинурты, но Уту слышал лишь страшную тишину и чувствовал пустоту там, где лишь мгновение назад была сила и мощь.

Она исчезла. Пропала. В никуда. В пустоту. Как будто и не было никогда.

В ужасе Уту бежал, уронив сумерки на землю.

Потом Нинурта пришёл в его ночные покои и упрекал. Вернее, пытался упрекать.

– Ты ведь хочешь, чтобы тебя звали богом справедливого суда! Так скажи мне, разве мирные хлебопашцы, кормившие ремесленников, воинов и жрецов, не заслужили отмщения? Разве не должен был свершиться суд над убийцами?

– Нинурта! – в гневе тогда вскричал Уту. – Женщины и дети не были убийцами! А твои воины ими стали!

– Нельзя оставлять волков в живых, – запальчиво ответил бог войны и землепашцев. – Они будут драть овец и плодиться! А когда овцы кончатся, волки начнут пожирать друг друга. Ты говорил с ними! Ты предлагал им скрыться!

– Я предлагал им изменить судьбу, – устало ответил Уту.

– Их судьбу нельзя было изменить, – неожиданно горько ответил Нинурта. – Отец сказал, что я поступил правильно, – беспомощно прошептал он.

И тут до Уту дошло, что родича грызет вина: он знает, что совершил грех, и нет ему искупления.

– Их судьбу нельзя было изменить, – повторил бог Солнца и справедливого суда. – Их богиня-покровительница сама выбрала такой путь. Они из пастухов стали волками и поплатились за это. Твой грех невелик, ты лишь завершил начатое до тебя.

Нинурта тогда просто молча с благодарностью посмотрел на родича и оставил его.

Потом, много позже, бог войны и землепашцев уснул в своей статуе. Он, как и Уту, слышал ту тишину на поле боя и боялся её. Его жрецы сделали статую и спрятали её в пещере, дорогу к которой знали единицы. Жрецы погибли. Нинурта был со своими людьми до последнего предсмертного вздоха, а после спрятался в той статуе, когда захватчики громили его храм.

Но сон и смерть ходят рука об руку. Уту знал о пещере и статуе, но уже очень давно там не был – в прошлый раз он еле добудился родича и после просто боялся туда идти. Боялся услышать тишину.

Сам Уту не очень надеялся на изваяния, он надеялся на людей. Из поколения в поколение он покровительствовал нескольким семьям, являлся им, помогал советом или предсказанием. Но с каждым десятилетием,  с каждым поколением он слабел. Семьи дробились, прерывались, а найти и обратить кого-то нового было непосильной задачей – его забыли. Хватило лишь двух-трёх поколений.

И вот остался Последний. Последний, кто истинно верил, что Уту каждое утро выходит из горы и весь день идёт по небосводу, чтобы скрыться в другой горе и ночью освещать царство мёртвых. Последний. Единственный. Но его веры хватало на то, чтобы подняться в небо, а не пылить по дороге, подобно обычному смертному. Были ещё те, кто верил в Уту – бога справедливого суда, их вера давала силы, но иные. Если Последний не поделится своей верой, то Уту будет навечно привязан к земле, словно змей какой.

Вот из-за Последнего и нужно было идти к той выскочке.

Этот человек был великим воином, великим героем и великим грешником. Он убил своего дядю, престарелого, погрязшего в пороках и лени властителя, а также кузена-наследника – тихого, мечтательного юношу, совсем не приспособленного к жизни и к уготованному ему трону. Насильно женился на кузине и объявил себя владыкой.

Так он заработал первое проклятие. Его кузине невыносима была мысль делить ложе с убийцей отца и нежно любимого брата, рожать ему детей. Служанка принцессы была родом из владений Жестокосердной, ведьма, сгубившая прелестный цветок, она-то и подсказала принцессе, что делать. Принцесса прокляла своего мужа, кузена-убийцу, убив себя – отдала свою душу за то, чтобы у него не было наследников. Жестокосердная с радостью пошла на сделку. Но было одно «но». Последний сотворил эти злодеяния и узурпировал власть не по злобе своей – город чах, деревни вокруг него вымирали. Престарелый властитель был весьма плох, он выжимал и выжимал свои земли досуха, отбирая всё до последнего зерна, отбирая даже отложенное на посев. Всем, кто не смог переселиться, была уготована голодная смерть. «Царские наложницы едят людей», – говорили в народе.

Новый властитель их всех распродал, а на вырученные деньги снарядил маленькую, но хорошо обученную армию и, похоронив жену, а также всех, кто мог помешать ему вернуться, ушёл в поход. Военный, хотя справедливее было назвать его разбойным. Вернулся он с возами зерна и раздал их землепашцам на посев, на еду, жёстко пресекая попытки нажиться на голоде.

Благословения избавленных от смерти людей не позволили проклятию принцессы свершиться полностью, дети у нового властителя были. Девочки. Он взял себе жену из хорошего рода, и она тут же понесла от него, люди радовались и благословляли молодых. Разочарованию отца, получившего известие о первенце-девочке, не было предела, он даже не пошёл взглянуть на неё. Молодая мать простила мужа, подластилась и снова понесла, снова потекли месяцы ожидания и надежды. И снова девочка. Разгневанный властитель отдалил супругу и дочерей, впрочем, сохраняя положенное им по статусу содержание.

Когда родилась вторая дочь молодой царь, дабы развеяться, ушёл в военный поход. Надо сказать, полководец и воин он был отменный, беспощадный к врагам, но бережный, словно мать, к своим солдатам. Те же верили в него, как в бога: столько хитроумных ловушек придумывал он, столько раз без единого убитого выходили из боя, столько раз побеждали вдвое, а то и втрое превосходящие силы,  что казалось – и не человек вовсе ведёт их. И никогда воины не гибли по недомыслию своего командира. Немалая заслуга этих удач принадлежала Уту – он всегда подсказывал, давал намёки неглупому, смелому и такому беспокойному любимцу.